– Скоро уже полгода.

– Да. – Аня резко повернулась и встала перед Максимом. Он неловко уткнулся в неё. Они так и замерли, будто невольно прижатые друг к другу городской теснотой. – Мы в конце марта познакомились. Так что да, полгода.

– Точно…

Аня уловила растерянность в его голосе и поняла свою ошибку. Мельком взглянула на брата – тот задержался возле колониальной церквушки, сейчас осматривал орнамент на её деревянных воротах – и спросила:

– А ты о чём?

– Я… Ну, хотел сказать, что полгода назад мама повезла меня на аукционную выставку, – тихо признался Максим. – Тогда я впервые увидел «Особняк».

– Да… – Аня опустила взгляд. – Тогда ты и не подозревал, чем всё закончится.

– Ещё не закончилось.

– Теперь мы хотя бы знаем, как объяснить путаницу с датами Берга. И то хорошо.

Максим неуверенно кивнул. Из расшифрованных тетрадей отца стало ясно, что Александр Берг был далеко не единственным художником, продолжавшим творить уже после своей официальной смерти. Более того, «Особняк» он написал по чужим зарисовкам, которые Затрапезный зачем-то заказывал в Москве, а затем отправлял в Перу.

Аня теребила пуговицы блузки. Её губы разомкнулись, в них будто затаилось невысказанное. И Максим уже не вспоминал ни картину Берга, ни открытку Дельгадо. Изучал Анино лицо. Прежде не задумывался, можно ли назвать Аню красивой, а сейчас понял, что два месяца в Индии заострили её внешность, сделали более выраженной и потому притягательной.

Максим поцеловал Аню.

Их губы осторожно соприкасались, выпускали тихое дыхание, ненадолго замирали, а затем с опаской продолжали немой осязаемый разговор.

Максим с Аней так и стояли прижавшись друг к другу, не связанные объятиями, не поднимая рук. А потом Максим отстранился. Открыв глаза, заметил в Анином взгляде светлую поволоку удовольствия и почти сонное отрешение. И всё же отступил на шаг. Вспомнил Лизу – поцелуй в Клушино, последнюю встречу в Ауровиле, когда Лиза, уже открыв своё настоящее имя, помогла бежать от обезумевших Сальникова и Баникантхи. «Считай, это в моих интересах». Вспомнил и то, как Аня с Лизой сидели у него дома. Такие разные, совсем непохожие друг на друга.

Тем временем Анин взгляд прояснился. Она улыбнулась, заметив, что её брат, по-прежнему стоя возле церкви, поглядывает на них и насупленно постукивает тростью по бордюру.

– Пора назад, – заметил Максим. – Темнеет.

В хостел вернулись к десяти часам. Под конец у Димы так разболелась нога, что в Мирафлорес пришлось ехать на такси. Однако это не помешало Диме перед сном – Аня жила в отдельном номере – целый час докучать Максиму рассказами о буйствовавших тут полтысячелетия назад конкистадорах, а потом ещё минут десять говорить о планах изначально написать предельно откровенную книгу с указанием всех имён и только при редакции задуматься об отдельных купюрах.

– Если мы вернёмся домой живыми… – засыпая, протянул Максим.

– То что?

– …то тебя потом убьют из-за твоей книги.

– Вот и хорошо! – хохотнул Дима. – Представляешь, какая реклама! Весь тираж раскупят за несколько дней.

– Ну да. Воздвигнут тебе памятник и будут курить фимиам.

– Лучше так, чем от водки и от простуд.

– Это точно…

К восьми утра, как и было запланировано, добрались до Музея археологии на Пласа Боливар. Высокие окна жёлтого двухэтажного здания были неприветливо забраны чёрной решёткой, за которой к тому же темнели наглухо закрытые чёрные ставни, но парадный вход уже раскрыл свои двери, и по бетонным ступеням Максим поднялся прямиком во внутренний двор со стриженым газоном. Аня и Дима молча последовали за ним и вскоре увидели, что по обе стороны двора тянутся крытые галереи с шахматной плиткой – оттуда посетители попадали в отдельные комнаты экспозиций.

Максим свернул налево, к билетной стойке. Спросил там о Гаспаре Дельгадо. Аня перевела его вопрос на испанский. Кажется, заодно добавила что-то от себя. Администратор поначалу развёл руками, но потом согласился сходить в дирекцию, уточнить, работал ли когда-нибудь Дельгадо в музее и где мог сейчас находиться.

Дима в разговоре участия не принимал. Какое-то время разглядывал ближайшие витрины с экспонатами, а затем вдруг оживился и быстро зашагал по левому крылу галереи. Охранник с подозрением посмотрел ему вслед.

– Макс! – позвал Дима. – Смотри.

Максим, проигнорировав недовольство охранника, последовал за другом и вскоре увидел застеклённую громадину барельефа – того самого, что был изображён на открытке Дельгадо. Стела Раймонди. Жутковатое изображение коренастого человека со звериными клыками и когтями. В руках он держал толстые копья, больше напоминавшие тотемные столбы, а на его голове возвышалась многоуровневая шапка со змеями и похожими на лица узорами.

– Жуть какая-то, – подошла Аня.

– Если бы открытку отправил твой отец, – сказал Дима, – я бы не сомневался, что он неспроста выбрал именно этот барельеф. А так…

Максим, будто не уверенный в сходстве, достал открытку. Приложил её к стеклу витрины.

– Совпадает.

– «Ли́ца на стеле выглядят законченными вне зависимости от того, смотрите вы на них сверху вниз или наоборот, – прочитала Аня на табличке. – Высокая сложность художественного исполнения подчёркивает исключительный уровень развития цивилизации чавин, несмотря на то что они жили и развивались задолго до нашей эры».

– Чавин… – Максим не сводил взгляда с барельефа.

Отец упоминал этот народ в своих зашифрованных тетрадях. Шустов-старший писал, что узоры на теле Инти-Виракочи, главного символа Города Солнца, напомнили ему именно чавинские узоры. Значит, стелу, полтора столетия назад найденную и впервые изученную итало-перуанским географом Антонио Раймонди, Гаспар Дельгадо выбрал не случайно. Однако, если в её изображении на открытке и был какой-то скрытый смысл, он пока что ускользал от Максима.

– А ведь правда. – Аня скособочилась, стараясь взглянуть на барельеф снизу вверх. – Если так смотреть, то появляются другие лица. Такие же страшные, но другие.

Дима хотел последовать примеру сестры, но к ним из-за стеклянной будки сувенирного магазина вышел Лиус Васкес Санта Крус – руководитель библиографического фонда историко-археологических исследований. Именно так он представился. Субтильный мужчина с раздутым бурым лицом и грубоватыми индейскими чертами. Его взгляд выдавал любопытство, но лицо казалось насупленным. Из последовавшего разговора выяснилось, что Лиус знал Гаспара Дельгадо и даже встречался с ним незадолго до его смерти, однако сообщить каких-либо особых сведений о нём не мог.

О Шустове-старшем никогда не слышал.

О Затрапезном тоже.

Возможно, встреча так бы и закончилась – напрасная, бесплодная, но под конец Лиус заметил в руках Максима открытку и оживился.